Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. [Произведения]
Разбитной. Князь оценит вашу преданность, Иван Прокофьич; старик любит преданных. Вероятно, он назначит вам день, когда вы можете принять его… Однако пирог этот так хорош, что я решаюсь съесть еще кусочек… Ma foi, tant pis pour le dîner du prince![187] A вы, генерал?
Лобастов. А вот сейчас-с. Мы, признаться, ко всем этим тонкостям не привыкли; по-нашему, этак колбасы кусок, чтобы, знаете, жевать было что.
Разбитной. Вы добрый, генерал!
Лобастов (налив рюмку водки, кланяется). За здоровье его сиятельства князя Льва Михайлыча.
Иван Прокофьич. Что ты, что ты, Андрей Николаич! кто ж пьет здоровье водкой… Гаврюша!
Гаврило Прокофьич. Сейчас, дединька! (Убегает.)
Разбитной (вслед ему). Mais dites, mon cher, qu’on donne des verres et que le champagne soit froid.[188]
Гаврило Прокофьич. Mais, certainement, certainement.[189]
Разбитной. Мы вашего племянника таки вышколим, Иван Прокофьич.
Лакей вносит поднос с стаканами и бутылку шампанского; Иван Прокофьич разливает. Разбитной с стаканом в руке.
За здоровье его сиятельства князя Льва Михайлыча! (Выпивает.)
Гаврило Прокофьич. Ура! (Выпивает.)
Лобастов. Желаю здравствовать! (Выпивает.)
Иван Прокофьич. Леонид Сергеич! извините, я встать не могу, но… но… вы будьте свидетели… (Отпивает немного.)
Разбитной. Господа! мне очень приятно будет засвидетельствовать перед князем о тех чувствах искренней преданности, которые я нашел в вас. Поверьте, господа, что для сердца начальника дороже всяких почестей, дороже всех богатств сердечное расположение подчиненных. Нет сомнения — и история нам доказывает это с последнею очевидностью, — что все сильные государства до тех только пор держались, покуда в сердцах подчиненных жили чувства любви и преданности. Как скоро эти истинные, основные начала всех благоустроенных обществ исчезали, самые общества переставали быть благоустроенными. Я говорю это, господа, здесь потому, что нигде в другом месте слова мои не могут иметь такого смысла. Здесь я вижу почтенного патриарха, удрученного годами, старого воина, принявшего грудью не один удар во имя любви к отечеству, и, наконец, юношу, полного надежд и веры в будущее… И все эти лица, и маститая старость, и увенчанная розами юность — соединяются в одном общем чувстве преданности к любимому начальнику… Господа! мне приятно от лица князя изъявить вам полную его признательность! Господа! я пью за здоровье любезнейшего нашего хозяина! (Подходит с стаканом к Ивану Прокофьичу и жмет ему руку.) Иван Прокофьич! да даст вам податель всех благ все, чего вы сами для себя желаете! да продлит он вам век для того, чтобы вы могли на долгие времена следовать влечению вашего доброго сердца и отирать слезы сирых, лишенных крова… (Выпивает.)
Гаврило Прокофьич. Ура! (Пьет.)
Лобастов (в сторону). Ловко подпустил! (Громко.) Поцелуемся, брат Иван Прокофьич!
Целуются.
Иван Прокофьич (растроганный). Леонид Сергеич! я… я не могу… не в силах выразить… Гаврюша! (На ухо Гаврилу Прокофьичу.) Шкатулку принести!
Гаврило Прокофьич уходит.
Доложите его сиятельству, что я жизнью готов… (Кричит.) Шампанского подать!
Лобастов. Ай да старичина! Вот как расходился!
Гаврило Прокофьич (с шкатулкой в руках). Сейчас, дединька, вот возьмите сперва шкатулку.
Иван Прокофьич вновь отпирает шкатулку и считает деньги.
Иван Прокофьич (подавая деньги Разбитному). Вот, Леонид Сергеич, малая лепта от трудов моих! Сколько могу, сколько сил моих хватает…
Разбитной (кладя деньги в карман). Поверьте, Иван Прокофьич, князь сумеет оценить…
СЦЕНА XI
Те же и Фурначев.
Фурначев принадлежит к разряду тех людей, которых называют солидными. Он большого роста, с приличным чину брюшком, ходит прямо, говорит медленно и с достоинством; выражение лица имеет начальственное. При появлении его в лице Ивана Прокофьича разливается самодовольствие.
Фурначев (останавливается в дверях и говорит за кулисы). Скажи, братец, моему кучеру, чтоб он ехал домой и доложил Настасье Ивановне, что я доехал благополучно. Да сей час же чтоб и воротился. (Подходит к Ивану Прокофьичу.) Как вы себя сегодня чувствуете, папенька? (Целует у него руку.) А у меня Настасья Ивановна что-то сегодня расхворалась… А! ваше превосходительство! Леонид Сергеич! Сейчас встретил я по дороге Доброзракова, и он сообщил мне утешительную весть, что ваше здоровье, папенька, весьма удовлетворительно… дай бог! дай бог! я всегда был того мнения, что болезненное состояние самое неприятное… не нужно ни богатств, ни почестей, если человек не пользуется первым благом жизни — здоровьем!
Лобастов. Это уж последнее дело!
Иван Прокофьич. Что ж ты не скажешь, чем Настасья-то Ивановна нездорова?
Фурначев. А ее болезнь, папенька, вам известная-с. Вчера с вечеру, должно быть, покушала… так, знаете, ночью-то даже дыханье остановилось.
Иван Прокофьич. Да ты бы не давал ей есть-то.
Фурначев. Нельзя, папенька, нельзя-с. Пробовал уж я, да только время напрасно потратил, а время, вы знаете, такой капитал, которого не воротишь. Всякий капитал воротить можно, а времени воротить невозможно.
Разбитной. Скажите, пожалуйста, Семен Семеныч, вы не были сегодня у князя?
Фурначев. Не был, Леонид Сергеич, не был, потому что не имел чести быть приглашенным.
Разбитной. Странно! а он хотел вас просить… знаете, вчера был пожар, погорела вдова с детьми… что-то много их там… княжна очень интересуется положением этих сирот.
Фурначев. Это наш долг, Леонид Сергеич, отирать слезы вдовых и сирых, это, можно сказать, наша священная обязанность… Я не об себе это говорю, Леонид Сергеич, потому что у меня правая рука не знает, что делает левая, а вообще…
Вносят стаканы с шампанским.
Разбитной. Так вы заезжайте к князю: ему будет очень приятно. А между тем мы выпьем здоровье нового жертвователя. (Берет стакан и намеревается пить.)
Иван Прокофьич. Нет, Леонид Сергеич, позвольте! Семен Семеныч свой человек, а вы наш гость. (Берет стакан.) За здоровье Леонида Сергеича!
Разбитной. Господа, я не нахожу слов выразить всю мою признательность! Почтенный патриарх, предложивший этот тост, почтил не меня самого, а в лице моем упорный труд и непоколебимое бескорыстие на высоком поприще общественного служения. Господа! не под влиянием винных паров, но под влиянием благотворных движений моего сердца говорю я: девизом нашим должен быть труд скромный, но упорный, труд никем не замечаемый, не бросающийся в глаза, но честный, труд, сегодня оканчивающийся и завтра снова начинающийся. Господа! настало для нас время обратить наше умственное око внутрь нас самих, ознакомиться с нашими собственными язвами и изыскать средства к уврачеванию их. Не блестящая эта участь, и не розами, но терниями усыпан путь безвестного труженика, которому приходится в поте лица возделывать землю, плодами которой воспользуются потомки! Но благословим его скромный, невидный труд, пошлем ему вослед самые искренние пожелания нашего сердца… Вспомним, что только они могут осветить лучом радости безотрадную пустыню, перед нами расстилающуюся, вспомним это и не пожалеем ни добрых слов, ни теплого участья, ни ободрения… Я сказал, господа! (Пьет.)
Гаврило Прокофьич. Ура! (Пьет.)
Фурначев (жмет Разбитному руку). Вы благородный человек, Леонид Сергеич! (Отпивает немного и ставит стакан.)
Лобастов (в сторону). И где он этак говорить научился!
Иван Прокофьич (Фурначеву). Да ты пей все.
Фурначев. Не могу, папенька, не могу. Здоровья пожелал Леониду Сергеичу от глубины души, а пить не могу. Утром, знаете, натура не принимает!
Лобастов. Ау меня вот так во всякое время натура принимает.
Гаврило Прокофьич. И у меня тоже; мы с вами, генерал, добрые… (Треплет его по спине.)
Разбитной. Господа, я не могу больше! сердце мое совершенно переполнено… Будьте уверены, мой любезнейший Иван Прокофьич, что я со всею подробностью передам князю те приятные впечатления, которые доставило мне утро, проведенное у вас… Прощайте, господа! (Уходит.)
Гаврило Прокофьич провожает его за двери.
СЦЕНА XII
Те же, кроме Разбитного. Живоедова и Живновский.
Фурначев. Анне Петровне мое почтение! (Живновскому.) Здравствуй и ты!
Живновский кланяется.
Живоедова. Здравствуйте, батюшка Семен Семеныч, как Настасья Ивановна в ихнем здоровье?
Фурначев. Благодарю вас, сударыня, не совсем здорова. Под ложечкой щемит.
Живоедова. Верно, покушала много. Надо ее ужо проведать, голубушку. (Садится в стороне и принимается вязать шерстяной шарф.)
Фурначев. Премного обяжете, сударыня.
Гаврило Прокофьич (возвращаясь). Нет, каково говорит-то Леонид Сергеич, каково говорит! А еще удивляются, что княжна им интересуется! Да я вам скажу, будь я женщиной да начни он меня убеждать, так я и бог знает чего бы не сделал…